Of Decolonisation and Its Ineluctability

«Эту песню не задушишь не убьешь» или о неизбежности деколонизации

В этом небольшом блог посте я попытаюсь внести свою лепту в дискуссию о деколонизации евразийских и центральноазиатских исследований, а также постараюсь ответить на следующие вопросы: что деколонизация значит для изучения истории Российской империи и Советского Союза? что она значит для  региональных исследований (areastudies), и что она значит для академии (академического мира) в целом?

Деколонизация российской и советской истории

Проект деколонизации Российской и советской истории и в западной, и в национальных, и даже в российской историографиях идет уже много лет. Достаточно вспомнить, что ещё в начале 2000-х та же AssociationforSlavic, EasternEuropeanandEurasianStudies называласьпросто AssociationforSlavicStudies. В этой связи, не могу не согласиться с примечательной репликой моей коллеги Даниэль Росс о том, что этот процесс напрямую связан с появлением новой плеяды историков, изучающих бывшие имперские периферии и окраины, введением в оборот новых «нетрадиционных» источников вне «колониальных архивов», а также набирающим обороты изучением и пониманием письменных, литературных и исторических традиций на других языках Евразии.[i] «Сегодня, исследователи тюркоязычной Евразии уже не могут использовать в качестве  отговорки незнание языка изучаемого народа или страны, - пишет Росс, - это – не просто проблема исследовательской компетенции, это – вопрос уважения к изучаемой стране и обществу». И эта реплика касается не только историков. Не буду называть здесь многочисленных исследователей, писавших и продолжающих писать о Казахстане и о казахах, не зная казахского языка. Скажем так, сегодня это проблематично. Завтра это будет уже неприемлемо, так же как неприемлемо и неестественно изучать Францию, не зная французского, изучать Россию, не зная русского и так далее. Дэниэль Росс работала в Казахстане. Несколько лет мы делили с ней один офисе. Как принято говорить у казахов, «ойымыз бiр жерден шықты» (наши мысли близки).

Я ворвалась в дискуссию на этом блоге немного стремительно и, возможно, жестко высказала в своем фейсбук комментарии несогласие с постом другого моего коллеги-историка Александра Моррисона, который считает, что деколонизация, как ее определяют Валтер Миньоло и Мадина Тлостанова, подрывает сами основы академического знания и истории как академической дисциплины. Его реплика была, очевидно, вызвана трагическими событиями в Украине, реакцией на войну и радикальной «отменой» российской культуры в некоторых странах Европы.[ii] В этом плане, я понимаю его озабоченность. Я согласна, что нельзя взять и отменить культуру, потому что она «имперская», также как и нельзя отменить историю, потому что её написали «белые люди». Возможно, Моррисон переживает, что, если «сегодня они пришли за «великими русскими писателями», завтра они придут за «великими историками». Я, честно говоря, не представляю до каких пределов может дойти «культура отмены» в Америке и в Европе, но хочу сказать, что деколонизация – включая то, как её теоретизировали Миньоло и Тлостанова (я сама не всегда с ними согласна), не имеют к этому никакого отношения. Насколько я понимаю Тлостанову и Миньоло, они не собираются эту европейскую историю «отменять», они собираются её деканонизировать или, скажем так «переписать» с других точек зрения и с других перспектив, чтобы увидеть то прошлое, которое невозможно разглядеть в колониальной матрице дисциплины, переписать её с точки зрения субъектов, которые были колонизированы, были объявлены расово или культурно отсталыми и несовместимыми с модерностью.[iii] Ещё раз подчеркну разницу между «отменить» и «переписать» или «написать заново». История, написанная в Кэмбридже или в Оксфорде, в Гарварде или в Российской Академии наук останется, но она никогда уже не будет единственной «правильной» историей, особенно для неевропейских народов. И да – в некотором роде это будет отрицание «академической истории» как науки, отрицание её монополии на самое правильное, самое достоверное знание. Будет существовать много историй, не только в плане разных нарративов, разных академических традиций и разных перспектив, но и в плане разных жанров. Возможно, из пластов «культурного наследия» вернется до-модерная история как сага или как дастан, история как шежире, в сфере публичной истории будут существовать истории как серии документальных фильмов или серии лекций, созданных на платформе Арзамас или на независимом казахстанском ютуб канале «Дорога людей». 

Приведу известный пример. Долгое время в российском и советском взгляде на Золотую Орду доминировала определенная точка зрения, берущая начало с академической истории Николая Карамзина – прекрасном академическом труде, основанным на источниках и написанным живым литературным языком в XIX веке. Сегодня этот взгляд на историю Золотой Орды все больше подвергается деконструкции как в России, так и за её пределами – причем иногда на основе тех же самых источников. Читая эти новые истории, я вдруг узнаю, что ордынских ханов в русских летописях называли (т.е. по сути признавали) царями, а иногда и «добрыми царями» (типа «добрый царь Жанибек»). Хочется спросить, почему я об этом никогда не слышала в советской школе? Я очень любила историю и прекрасно помню и Владимира Красно Солнышко, и Александра Невского, и Ивана Калиту и других, но в этой истории не было места ни «доброму царю Жанибека», ни царю Узбеку, которые, кстати, были соразмерными и Владимиру и Александру и Ивану историческими фигурами, сыгравшими значимую роль в истории Евразии и евразийских народов.[iv] Ответ прост: история Золотой Орды (или история России под «ордынским игом») в IV-VI томах у Карамзина и у его последователей была написана как часть определенного проекта «Истории государства российского», в которой Россия и Европа были центрами цивилизации, а монголы и все примкнувшие к ним народы Евразии (т.е. большинство сегодняшних народов центральной Евразии) были «варварами». Если убрать этот европо- и русоцентризм – появится много других перспектив, и сегодня они активно исследуются.  Мы сравниваем Сталина с Иваном Грозным, но также можно было бы сравнить его и с «царем» Узбеком (я понимаю, что непривычно сегодня называть Узбек-хана или Жанибек-хана царями, но надо учиться).

В чём польза избитых слов?

Я согласна с Сергеем Абашиным в том, что, становясь широко популярным и широко используемым, концепт может потерять смысл.[v] Сама я всегда ратую за то, чтобы слова имели вес и несли смысл, а не становились так называемыми «модными словечками» (buzzwords), употребляемыми к месту и не к месту. Но, существует и другое мнение, что, когда концепты выходят за пределы академического мира и становятся клише, они помогают, что называется, «изменить мир».[vi] Клише могут воплощать в себе Zeitgeist «дух времени», - пишет Джулия Питерз. И деколонизация, хотим мы этого или нет, является сегодня уже ни много, ни мало «духом времен». Джина выпустили из бутылки, он вышел за пределы академии и живет своей разноплановой и разножанровой жизнью среди самой разношерстной публики – художников, музыкантов, арт-дизайнеров, активистов-экологов. Я прекрасно понимаю, что кто-то где-то может неправильно использовать или даже спекулировать на деколонизации, продвигать свою повестку в том числе и в узких «корыстных» целях, но, как говорится, «на каждый роток не накинешь платок». В конце концов, тем, кто пишет академические тексты, можно каждый раз заново операционализировать этот концепт, объяснять откуда они его заимствуют и в каком смысле используют. Не в этом ли заключается академичность?

Деколонизация региональных исследований

Я и моя соавтор Кульшат Медеуова уже не раз писали в региональных академических форумах о том, что центральноазиатские исследования страдают от колониальности. Этa колониальность более всего выражена именно в части «предоставленности» нашего региона для самых разных исследовательских повесток.[vii] Приведу здесь известную, но ещё не избитую цитату из Ориентализма Саида о том, как Восток был предоставлен европейцам как «поле» для широкого спектра карьерных инвестиций: «ученый, исследователь, миссионер, торговец, или солдат был на Востоке или же задумывался о нем, потому что он мог позволить быть там, или же мог думать о нем без какого-либо сопротивления со стороны самого Востока».[viii]
Представьте, что Вы исследовательница из Казахстана, которая хорошо говорит по-английски, знакома с каноническими и апокрифическими Евангелиями, знакома с историей реформации, и Вы решили поехать в Британию изучать англиканскую церковь, изучать и говорить об этой теме на равных с британцами. Кажется, такое трудно представить, хотя у нас много людей как прекрасно владеющих английским языком, так и интересующихся европейской историей. А теперь представьте сколько людей, приезжают к нам в регион изучать ислам и местную культуру, при этом не владея языками и будучи очень поверхностно знакомыми с религиозной традицией? Я знаю исследователей, которые изучали Казахстан, изучают какие-то культурные понятия, например «ұят» и при этом они не в состоянии употребить это слово в предложении. Как я поняла, сейчас это слово англоязычные исследователи сделали отдельным «казахским концептом» (видимо, не только «деколонизация» страдает от широкого употребления вне контекста), который, как они думают, не переводится на другие языки. Во всей этой дискуссии о «ұят» я слышу отголоски Рут Бенедикт, которая когда-то, даже не побывав в Японии, в своем сравнении Японии с Америкой, вынесла вердикт культуре Японии как «культуре стыда».[ix] Возможно, общественного давления и порицания в Японии больше чем в Америке, но это не значит, что Америка «не знает стыда» и ее можно описывать только как «культуру вины». Стыд – универсальный концепт. Могут быть разные степени стыда, регулируемые разными общественными практиками и предписаниями -- где-то больше где-то меньше.

Конечно, ориентализмом страдают не только западные ученые. Самоориентализация – это ещё одна проблема, возможно тема для другого блог поста. Уже наши студенты пишут про особый казахский «ұят», которого больше нигде нет, только у казахов, ну может ещё у узбеков и кыргызов, таких же «отсталых», как казахи, но никак не в Европе, где конечно же нет никакого общественного порицания и стыда, от которого желательно было бы избавиться. Самоориентализация тоже требует деколонизации. Но (и это очень важное замечание здесь!) я не могу «деколонизировать» своих студентов, потому что у меня над ними власть и они мне «предоставлены». Восток предоставлен ориенталистам, а мои студенты предоставлены мне. И если я начну их деколонизировать, я сама стану «драконом». Поэтому мои студенты продолжают писать доклады о «ұят», а я лишь задаю вопросы: где и когда они больше всего слышали «ұят» – слышали ли они как употребляют «ұят» люди, которые говорят по-казахски в обычной своей речи, или они слышали, как это слово употребляется в медиа и в жизни людьми, которые говорят в обычной жизни на русском, но вставляют «экзотические» словечки, чтобы показать свои глубокие представления о каком-то «глубинном» казахском народе?

Деколонизация академии

Ну а теперь, давайте перейдем на личности. В своей реплике Сергей Абашин правильно задается вопросом: «а кто говорит от имени колонизованных или деколонизируемых»? И насколько они, те кто говорит, действительно таковыми являются? Как говорится, давайте проверим наши привилегии. Я, например, ничуть не менее привилегирована, чем закончивший Оксфорд и заслуженно получивший позицию в Оксфорде мой хороший коллега Александр Моррисон, с которым мы тоже когда-то вместе работали. Потом Александр уехал в Оксфорд, а я осталась в Казахстане.

В определенном смысле сегодня я считаю себя даже более привилегированной чем он. В этом смысле со мной и с Александром деколонизация уже случилась. «Каким образом я более привилегирована?» - спросите вы. Во-первых, потому что я нахожусь в центре своего региона, в институции, для которой этот регион является важным и, соответственно, центральноазиатские и евразийские исследования являются самыми важными, а не периферийными бейшара исследованиями, о которых иногда вспоминает бывшее имперское Министерство иностранных дел. Во-вторых, с постколониальной или деколониальной точки зрения я привилегирована и в том плане, что имею доступ к местным «человеческим» языкам, пластам и источниками, к которым не у всех есть доступ.  Моя позиция в поле «центральна», а у поля сейчас все больше и больше возможностей и рычагов влиять на академию. Интерпретативный, рефлексивный, постколониальный и прочие повороты случились не только в академии, в департаментах антропологии и истории, они случились и в поле.[x] Академия больше не может себе позволить быть «башней из слоновой кости» и говорить «птичьим языком» (только на английском или только на русском) без «обратной связи» с полем. Академия это понимает. Отсюда и все возрастающая значимость всех этих блогов (в том числе и этого блога, спасибо ему большее), подкастов и прочих жанров, популяризирующих научные идеи и дискуссии, в том числе и деколонизацию. 

[i] Ross, Danielle. What does a docolonized field look like and how do we get there? /https://www.oeaw.ac.at/sice/sice-blog/what-does-a-decolonized-field-look-like-and-how-do-we-get-there

[ii] Morrison, Alexander. After the war: Central Asia without Russia / https://www.oeaw.ac.at/sice/sice-blog/after-the-war-central-asia-without-russia

[iii] Tlostanova, Madina & Walter Mignolo. 2012. Learning to Unlearn: Decolonial Reflection from Eurasia and the Americas. Ohio: Ohio State University Press.

[iv] Вадим Трепавлов. 2021. НародыЕвразиивэстафетеимперий. От Золотой Орды к Российскому государству.  Санкт-Петербург: Издательство Олега Абышко.

[v] Abashin, Sergey. Decolonizing decolonization. /https://www.oeaw.ac.at/sice/sice-blog/decolonising-decolonisation

[vi] Stone, Julie Peters. In praise of academic cliché: how worn-out humanities buzzwords go mainstream and change the world. /https://www.chronicle.com/article/in-praise-of-the-academic-cliche

[vii] Алима Бисенова и Кульшат Медеуова.2016. О проблемах региональных исследований по Центральной Азии. АнтропологическийФорум, N 28, March, 35-39

[viii] Edward Said. 1979. Orientalism: Western Concepts of the Orient. New York: Vintage Press, p. 7.

[ix] Benedict, Ruth. 2005 (1946). The Chrysanthemum and the Sword: Patterns of Japanese Culture. Boston: A Marinet Book.

[x] Алима Бисенова. 2021. Жизнь и поле: Размышления «укорененного» антрополога. Социология Власти, N 33 (3), 131-148