by Filipp Khusnutdinov, Tashkent
В период антиклерикальных гонений в раннесоветской Средней Азии на рубеже 1920–1930-х гг. многие знатоки ислама (ед.ч. ‘алим, мн.ч. ‘улама’) по тем или иным причинам выбрали эмиграцию. Этот выбор предопределил негативный ракурс их восприятия в официальных советских кругах. С изменением социально-политической обстановки в регионе в конце 1980-х – начале 1990-х гг. перед исторической наукой в новообразованных государствах на постсоветском пространстве встал вопрос конструирования собственного нарратива национальных историй. Этот процесс, сопровождаемый расширением источниковой базы исследователей (например, доступ к ранее закрытым архивным материалам), включал в себя обращение к малоизученным, «непопулярным» ранее, а порой идеологически ангажированным вопросам отечественной истории и их переосмысление с новых исследовательских ракурсов. В поле зрения учёных, наряду с видными представителями джадидизма, попали те самые некогда эмигрировавшие из Средней Азии ‘улама’ и их письменное наследие.
Тем не менее следует признать, что о когорте теологов-интеллектуалов, покинувших Родину по религиозным и/или политическим мотивам, и особенно их письменном наследии мы до сих пор знаем не так много, как хотелось бы. Кто эти ʻуламаʼ, как складывались их судьбы за границей, как они взаимодействовали друг с другом и с другими единоверцами за рубежом, чем характеризуется их наследие (жанровые предпочтения, проблематика, мотивации, целевая аудитория и пр.), было ли оно известно богословам или востоковедам советского и раннего постсоветского Узбекистана и оказывало ли на них какое-либо влияние? При этом необходимо учитывать, что эти люди увидели мир, увидели ислам за пределами родной исламской ойкумены. Они стали свидетелями попыток реформации, религиозных движений, связанных с процессом деколонизации мусульманского мира, их творчество развивалось в тех условиях, когда страны исламского мира искали свой собственный путь. Всё это не могло не отразиться на их мировосприятии и позициях.
Разумеется, отчасти на поставленные выше вопросы можно найти если не прямые ответы, то хотя бы ключи к ним в тех весьма немногочисленных работах, которые появились за последние десятилетия, например, в самой среднеазиатской или ближневосточной историографии и непосредственно посвящены туркестанским знатокам ислама, оказавшимся в эмиграции [i]. Однако крайне редко по этим публикациям представляется возможным (ввиду объективных причин) оценить во всей полноте и многообразии интеллектуальное наследие ‘улама’-эмигрантов, проследить их мотивации и реальное значение как для туркестанской диаспоры, так и для мусульман советской и ранней постсоветской Средней/Центральной Азии.
В качестве примера предлагаю обратиться к одной из наиболее фундаментальных работ по рассматриваемой тематике – монографии мединского историка с туркестанскими корнями Мансура б. ‘Абд ал-Баки ал-Бухари ал-Андиджани под названием ʻУламаʼ Ма вараʼ ан-нахр ал-мухаджирин ли-л-Харамайн («ʻУламаʼ Мавераннахра, эмигрировавшие к двум заповедным святыням [Мекки и Медины]») [ii] – и посмотреть, какие перспективы для исламоведческих исследований Средней/Центральной Азии могут быть сгенерированы на её основе.
Как известно, некоторые крупные туркестанские ‘улама’ после эмиграции предпочитали в основном селиться в Афганистане, Синьцзяне, Индии, Египте и в Саудовской Аравии. Особое место в этом контексте принадлежало двум главным историческим центрам исламского мира – Мекке и Медине. Из названия книги Мансура Бухари понятно, что она рассказывает о туркестанских ‘улама’, осевших в итоге после эмиграции из раннесоветской Средней Азии в ал-Харамайне. Монография, опубликованная в 2013 году, состоит из двух частей и имеет преимущественно просопографический характер. Первую часть книги, занимающую около 80 страниц, можно назвать историко-обзорной. В ней вкратце рассказывается об истории и географии Мавераннахра/Туркестана [iii] и тех причинах («несправедливое оккупационное положение этих земель и коммунистический колониализм над ними», «тирания российских и китайских коммунистов, приведшая к разделению Туркестана на Западный и Восточный»; «наводнение коммунистических революций и огонь российских атеистов»), которые побудили/вынудили туркестанских мусульман искать убежище за рубежом, в частности, в двух священных городах ислама [iv].
Вторая часть исследования является основной и наиболее интересной, поскольку в ней представлены биографии пятидесяти восьми видных религиозных деятелей из Туркестана и семи из Афганистана, поселившихся в Мекке и Медине [v]. Объём статей-биографий составляет от неполной одной [vi] до девяти-десяти страниц [vii] и содержит основной фактологический материал о жизненном пути и профессиональной деятельности персоналии. По содержанию практически каждой статьи видно, насколько скрупулёзно и тщательно автор старался подходить к сбору материалов (письменных и устных).
Попутно замечу, что Мансур Бухари, исходя из структурного строя и цели монографии, по понятным причинам не стал (да и не мог) включать в свой обзор характеристику столь многочисленного письменного наследия, оставшегося от указанных в книге ʻуламаʼ [viii]. Принимая во внимание это обстоятельство в совокупности с представленным Бухари богатым объёмом сведений о библиографии туркестанских богословов, его труд вполне может послужить прекрасным путеводителем для всех тех, кто уже занимается интеллектуальным наследием этой когорты эмигрантов или только делает первые шаги в этой области. Причём простор в сфере этой проблематики весьма обширный, учитывая как количество эмигрировавших ‘улама’, так и различные регионы их пребывания, которые, разумеется, пределами двух заповедных городов не ограничивались [ix].
Примечательно, что несмотря на изоляцию советских (и в частности, среднеазиатских) мусульман от остального мусульманского мира произведения представителей туркестанской эмиграции ‘улама’, как минимум начиная с 1970-х гг., всё-таки находили путь на родину, оказываясь как в книжном репертуаре крупных среднеазиатских богословов («официальных» и «неофициальных») и востоковедов или в нелегальной продаже на местных пятничных (джум‘а) базарах, так и в стенах государственных религиозных (в том числе конфессионально-образовательных) и научно-исследовательских организаций [x]. Помимо этого, следует принять во внимание то обстоятельство, что представители САДУМ в ходе паломнических и других зарубежных поездок в государства мусульманского мира поддерживали контакты с некоторыми персоналиями из бывших ‘улама’ Туркестана [xi] и, видимо, в том числе через их посредство пытались заручиться социальным капиталом у местных интеллектуальных и властных элит страны пребывания.
Таким образом, комплексное изучение жизни и творчества ‘улама’-эмигрантов Туркестана, которые необходимо открывать, тщательно анализировать и контекстуализировать, позволит расширить границы нашего понимания не только феномена туркестанской теологической эмиграции как такового, но и интеллектуальной истории ислама в советской и постсоветской Средней/Центральной Азии.
[i] Жалилов С. Бухорийлар қиссаси (Муҳожират тарихидан лавҳалар) / Масъул муҳаррир З. Мунавваров. Тошкент: «Тошкент ислом университети» нашриёт-матбаа бирлашмаси, 2006. 284 c.; Ал-Бухари, Мансур б. ʻАбд ал-Баки ал-Бухари ал-Андиджани. ʻУламаʼ Ма вараʼ ан-нахр ал-мухаджирин ли-л-Харамайн. Стамбул: Дар ал-мирас ан-набавий ли-д-дирасат ат-тахкик ва-хидмат ат-турас, 1434/2013. 324 с.
[ii] Ал-Бухари. ʻУламаʼ Ма вараʼ ан-нахр ал-мухаджирин ли-л-Харамайн. Краткий обзор содержания этой книги см.: Мухаммад Бавазир. Ал-Андиджани: йутарджим ли-аʻлам билад Ма вараʼ ан-нахр // Ар-Рийад. 1435/2014. № 16826. 21 рамадан / 19 июля. (URL: www.alriyadh.com/953830 (дата обращения: 23.03.2022)). Летом 2018 г. Мансур Бухари приезжал в Узбекистан, чтобы посетить основные достопримечательности страны. В ходе поездки он преподнёс в дар свои работы (в том числе рассматриваемый труд) библиотекам посещаемых учреждений и некоторым частным лицам. Несколько экземпляров его книг оказались и в Международной исламской академии Узбекистана, где мне довелось с ними ознакомиться, в том числе с рассматриваемой работой.
[iii] Автор книги использует эти топонимы как идентичные.
[iv] В этом тексте я решил не говорить о тех критических замечаниях (как например, работа автора с библиографией или его некритичность по некоторым дискуссионным вопросам), которые возникли у меня в ходе знакомства с этой книгой, потому как это не входило в задачи настоящего тезиса.
[v] В данном случае, я, следуя логике Мансура Бухари, не выделяю отдельно тех многочисленных богословов, чьи «малые» биографии встречаются в соответствующих местах книги в качестве сносок (согласно терминологии автора, «на полях [книги]» (араб. фи хамиш)).
[vi] Ал-Бухари. ʻУламаʼ Ма вараʼ ан-нахр ал-мухаджирин ли-л-Харамайн. С. 90, 140, 146, 190, 211 и др.
[vii] Там же. С. 152–162, 234–243 и др.
[viii] Те же самые замечания справедливы в отношении другой его работы: Ал-Бухари, Мансур б. ʻАбд ал-Баки. ʻУламаʼ Ма вараʼ ан-нахр ал-мухаджирин ила-л-Мадина ал-Мунаввара ва-л-Кахира фи-л-карн 14 ал-хиджри ва-асарухум ал-фикрийа ва-л-адабийа ва-с-сакафийа фи-л-махджар // Абхас муʼтамар «Исхамат билад Ма вараʼ ан-нахр фи исраʼ ал-хадара ал-исламийа» (ад-даура ас-санийа – ибрил, 2019) / Иʻдад ва-тахрир дуктур Саʻд Мухаммад ʻАбд ал-Гаффар. Ал-Джузʼ ас-сани. Матрух: Мактабат Миср ал-ʻамма би-Матрух, 1440/2019. С. 49–78.
[ix] В Международной исламской академии Узбекистана ещё несколько лет назад планировалось опубликовать данную книгу Мансура Бухари в переводе на узбекский язык. Однако, насколько мне известно, это издание на сегодняшний день ещё не осуществлено.
[x] Хуснутдинов Ф. «Туркестанские мусульманские общины… были лишены этого счастья». История бытования перевода и толкования Корана Тарази в советском Узбекистане // Islamology. 2021. № 1 (11). С. 84–103. DOI: http://dx.doi.org/10.24848/islmlg.11.1.07. Как оказалось, в некоторых случаях даже представляется возможным проследить явное взаимодействие местной интеллектуальной исламской традиции с произведениями эмигрировавших ‘улама’. Там же. С. 95.
[xi] См., напр.: Tasar, Eren. Soviet and Muslim: The Institutionalization of Islam in Central Asia, 1943‒1991. New York: Oxford University Press, 2017. Pp. 270–271.